(Продолжение. Начало здесь)
Глава 79
Этот весенний, ничем особо не примечательный день, выпавший на пятницу, по случайности оказался последним днем жизни помощника Генерального прокурора СССР Глеба Борецкого. Еще вчера его непосредственный начальник уехал из Москвы на трехдневное совещание в Сочи. Значит, можно было свободно вздохнуть.
В полдень Борецкий перекусил в буфете, выпил натурального крепкого кофе и почувствовал такое брожение жизненных сил, что рысью вернулся в кабинет и стал листать записную книжку, где на последних страницах были записаны два-три телефона интересных женщин. Пару минут он раздумывал о некой Зинаиде Павловне, представляя ее алые губы, беспокойные руки и глаза, горящие нездоровым лунатическим блеском. После некоторых колебаний он решил, что этот вариант, пожалуй, подойдет.
Глеб Максимович среди сослуживцев был известен своими глубокими, почти энциклопедическими знаниями, педантизмом, высокой требовательностью и умением доводить до конца начатые дела, даже мелкие, незначительные. Однако педантизм и требовательность касались, в основном, не себя самого, а людей зависимых или подчиненных по службе. Себе он позволял некоторые послабления, свободный график работы в те дни, когда душа и тело просили чего-то возвышенного, прекрасного. Например, сауны, бассейна и общения с Зинаидой Павловной.
Около часа он сделал строгое лицо и забежал в приемную Генерального прокурора, покрутился там и мимоходом сказал секретарше, что уезжает в Министерство внутренних дел, у них там проблемы, надо поговорить с людьми, машина не нужна. Глеб Максимович не обязан отчитываться перед секретаршей, куда поехал и зачем, но все-таки, если кто о нем вдруг вспомнит, пусть знают: он не порхает в райских кущах, собирая сладостный нектар удовольствий, а пашет, как тягловая лошадь. И, кажется, на бумажной ниве скоро заработает грыжу.
- Вы еще вернетесь? - спросила секретарша.
- Возможно, - Борецкий улыбнулся, но как-то криво, будто сказал двусмысленность. Он точно знал, что не вернется до понедельника. - Если что, обязательно позвоню.
Одетый в плащ, с кейсом, в котором лежали банное полотенце и смена белья, он вышел из проходной Генпрокуратуры на Петровку, позвонил из телефона-автомата той самой интересной особе. Затем поднялся к улице Горького и чудом сумел воткнуться на заднюю площадку переполненного троллейбуса, рассчитывая быстро добраться до бассейна «Москва».
Бассейн и баня были страстью Борецкого, он плавал при любой возможности, не жалея времени, поэтому всегда выглядел свежим и, в отличии от сослуживцев, ему не приходилось прятать под мундиром живот. Женщины замечали его спортивную фигуру, и это радовало. Сегодня он не пойдет в баню, сократив обязательную программу. Надо будет заехать в один магазин, где директор свой человек, взять хорошую бутылку, остальное уже куплено.
* * *
Разин сидел на скамейке у бассейна «Москва», смотрел на гладь воды, на купальщиков. В первой половине дня их было еще совсем немного. Бассейн был круглый, диаметром сто тридцать метров, над ним клубился пар. Сверху он напоминал огромную белую тарелку с горячим супом. Вечером бассейн осветят прожектора, народу прибавится, музыка заиграет громче. Тут рядом нет широких улиц, нет шума, лишь ветерок разносит запах хлорки. Громкоговорители, укрепленные на мачтах освещения, транслировали эстрадную музыку, песенки про лето и любовь.
Все, что нужно было знать про помощника Генерального прокурора, Разин знал. В прошлую пятницу, когда Борецкий появился здесь и пошел плавать, Разин открыл его шкафчик в раздевалке, полистал записную книжку, и кое-что переписал, чтобы из головы не вылетело. Дело облегчали привычки Борецкого, некие раз и навсегда заведенные правила быта, которым он следовал, как курьерский поезд расписанию.
Прочитав острый сатирический фельетон о том, как расхитители в одном из строительных трестов сбывали на сторону обрезную доску и цемент, Разин сложил газету поудобнее, выбирая, чтобы еще почитать назидательного и остроумного, но ничего такого больше не нашел. Он сидел в двадцати метрах от главного входа, Борецкий опаздывал уже на добрые полчаса. Возможно, и вовсе не придет.
На скамейке рядом устроилась молодая мама, худенькая женщина с острым красным носом, она листала журнал «Работница», иногда бросала взгляд на сына, мальчика лет шести в вязанной красной шапке. Мальчик сидел на корточках и, в поисках камушков, ковырял совком землю. Скоро ему это надоело, он вернулся к маме и сказал:
- Бабушка говорит, что раньше тут церковь стояла. Большая очень. И красивая. С золотой маковкой. Ее взорвали. Почему?
- Ты бабушку больше слушай, - раздраженно ответила женщина. - Она не такое еще расскажет… Ладно, я ей скажу пару слов.
- Ну, почему? - захныкал мальчик. - Почему?
- Что «почему»?
- Почему взорвали?
- Чтобы люди плавали, спортом занимались, - сказала мама. - А не в церковь ходили.
Разин увидел Борецкого метров за десять от входа, он был одет в тот же темно-синий плащ, что и в прошлый раз, и чемоданчик тот же. Теперь торопиться не надо. Разин войдет в раздевалку, когда Борецкий уже будет в воде, пороется в его шкафчике. Это абсолютно безопасное занятие.
- А ты спортом не занимаешься, - сказал мальчик маме.
Женщина закрыла журнал и стала думать, чем ответить на эту дерзость, но так и не придумала. Разин улыбнулся женщине и пошел в кассу. Он купил билет за тридцать копеек, спустился в мужскую раздевалку, пристроил вещи в шкафчике. Постоял возле зеркала, сходил в туалет, вернулся. В раздевалке было два человека, пожилой дядька и мальчишка лет четырнадцати. Дядька, сидя на низкой скамейке, поставил голую ногу на газету и маленькими ножницами подрезал ноготь большого пальца. На внутренних сторонах ладоней и предплечьях темнели воровские татуировки. Вскоре паренек ушел, дядька с татуировками уже бросил свое занятие, надел штаны и рубаху. Подошел к Разину, когда тот расчесал волосы перед зеркалом, и сказал:
- Тридцать второй ящик.
Разин сунул ему в ладонь зеленую пятидесятирублевую купюру. Затем открыл свой шкафчик, достал кожаную барсетку, где держал разные мелочи. Шкафчик Борецкого был вдалеке от любопытных глаз, в темном углу. Разин быстро справился с замком, проверил тряпки помощника Генерального прокурора, достал из пиджачного кармана его бумажник, паспорт и служебное удостоверение, сунул все это к себе в барсетку. В тот же карман опустил другой бумажник, поменьше, потертый на углах, и служебное удостоверение младшего научного сотрудника Волгоградского института твердых сплавов Вадима Султанова с расплывчатой фотографией и водянистой печатью. Вздохнул и захлопнул дверцу.
Если в ящике найдут документы помощника Генпрокурора, раздуют такое кадило, что неделю из дома не выйдешь. С младшим научным сотрудником Султановым, командировочным из Волгограда, милиция носиться не будет. Отвезут в морг, в понедельник, не раньше, отобьют телеграмму по месту работы: так и так, погиб по неосторожности, - забирайте тело. Позже ошибка выйдет наружу, личность Борецкого установят, но путаница отнимет много времени и даст Разину фору, чтобы закончить оставшиеся дела.
* * *
Через пару минут Разин, натянув очки для пловцов и резиновую шапочку, вышел к воде, издали приметив Борецкого. Тот лежал на спине, вяло дрыгая ногами, видимо, берег силы к вечеру, к встрече с Зинаидой Павловной. Но вот он перевернулся на живот и поплыл, не слишком быстро, по-прежнему экономя силы. Широкая поверхность воды, разлинованная белыми и синими полосами разделительных дорожек, клубилась паром. Впереди, на кафельном бортике, где стояли раскладные стулья спасателя, никого не оказалось.
Разин легко проплыл до середины дорожки, чтобы оказаться ближе, нырнул, проплыл некоторое расстояние под водой. Теперь голова помощника Генерального прокурора оказалась всего в трех метрах перед ним. Разин задержал дыхание и снова нырнул, поравнялся с Борецким, проплыл под водой еще пару метров и вынырнул прямо у него перед носом.
Здесь Разин стянул с головы резиновую шапочку, уже ненужную. Теперь они были лицом к лицу. Борецкий узнал его в первое же мгновение, но он не хотел верить глазам. Челюсть отвалилась, он застыл, будто разбитый параличом. Кажется, он знал, что будет дальше. В запасе еще оставалось несколько секунд, надо было побороть этот животный ужас, парализующий волю, постараться что-то сделать, но он не двигался с места. Глаза расширились, рот оставался полуоткрытым. В руке у Разина оказался нож с выдвижным лезвием. Скрывшись под водой, Разин перевернулся на спину, проплыл под Борецким.
Лезвие вошло в мякоть легко, без усилий, глубокий разрез протянулся от верхнего правого ребра до лобка. Не почувствовав боли, Борецкий испытал нечто иное, показалось, будто в живот накачали холодной воды с ледяной крошкой. Он позвал на помощь, но так слабо, что сам едва услышал свой голос. Словно испугавшись глубины, он вцепился мертвой хваткой в разделительную дорожку из синего пластика, повис на ней, будто боялся утонуть, а не умереть от ножевой раны.
Разин снова нырнул, под водой вытащил из кармашка плавок два куска темного стекла, похожие на лезвия турецких ножей, бросил их на дно. Когда начнут следствие, пусть разбираются, что это за стекло, как сюда попало. Милиция всегда хватается за самую легкую и самую глупую версию. Придумают, напишут в протоколе, что сам пострадавший принес в бассейн эти осколки и, плавая, забыл об опасности и смертельно ранил себя.
Он отплыл подальше, вынырнул и обернулся.
Борецкий, быстро теряя кровь, а с кровью и силы, висел на разделительной дорожке. Одной рукой он держался за натянутую веревку и пластик, второй рукой запихивал внутрь вывалившиеся внутренности. Пальцы трогали что-то скользкое, стараясь ухватить все, что попадется, ничего не пропуская. Но почему-то внутренностей оказалось гораздо больше, чем могла вместить брюшная полость. По воде расплывался багровый круг, уже широкий, заметный с берега. Истошно закричала женщина.
Двое пловцов сообразили, что происходит нечто страшное, подплыли ближе, но за густой пеленой крови, насытившей воду, ничего нельзя было разглядеть и понять. Борецкий закричал от страха, закричал из последних сил, сообразив, что никто их этих олухов на площадке спасателей даже не догадался побежать к телефону и вызвать «скорую». Стало страшно, он снова закричал, но уже слабее. Появилась боль, сознание стало меркнуть, будто дневной свет медленно темнел, животный страх сжал горло и уже не отпускал.
(продолжение следует)
Свежие комментарии