Норильск

Народ подобрался покладистый,

можно сказать – душевный, с огоньком

В 1982 году, по окончании второго курса геологического факультета ЛГУ, занесло меня на практику в город-герой Норильск. Как будущий геолог, я знала, что там  медно-никелевые месторождения. Впрочем, училась я плохо, и было мне «до лампочки», какими полезными ископаемыми славился Норильск.

А вот сам город меня интересовал сильно. Вернее не город, а обстановка города, который был создан на костях заключенных всех мастей. Никогда не верьте, что кто-то чего-то не знал.  Отношение во все времена к сталинским репрессиям у людей было разное, но все знали, что погибли десятки миллионов. И Норильск был «братской могилой» для многих: и политических, и уголовников. 

Мама часто рассказывала, как она с подругами рыдала в аудитории Технологического института, когда умер «усатый», а мимо проходил папа (тогда еще просто Левка Судакас) и спросил, чего они ревут, дуры, лучше бы музыку слушали. В этот день по радио без конца передавали прекрасную классическую музыку. Позднее он стал собирать книги «об убиенных», которые издавались в Советском Союзе, и надо было просто хотеть знать правду. Вечерами он сидел в кресле с этими книгами и составлял каталоги. Ученические тетрадки были исписаны его мелким почерком, а мама боялась, что у папы от этих знаний может случиться сердечный приступ. Так что я выросла в СССР с портретами Тухачевского, Блюхера, Рыкова и других, которые я видела на книжных  полках.  И фамилию «Вышинский» всегда знала, как самую страшную для людей из папиного каталога. 

Организованная кем-то из знакомых моя первая геологическая практика в Норильск, была для меня захватывающе интересной. Несмотря на то, что прошло более 30 лет, я помню всех или почти всех, с кем тогда меня свела жизнь.

Фильм «Сталкер» уже вышел на экраны и стал культовым. Но тогда мы не знали такого слова, и просто крепко задумывались обо всех смыслах заложенных Тарковским. Пролетая над тундрой возле Норильска, я увидела огромные мертвые территории, и еще в самолете романтически подумала: лечу в «зону». 

Самолет приземлился рано утром. После изнурительной московской жары через четыре часа, я и еще два студента с моего курса оказались в поздней Норильской весне, где температура составляла плюс два градуса, а кое-где еще лежал снег. 

Самолет прибыл строго по расписанию. Но никого не интересовало, как его пассажиры будут добираться из аэропорта: автобусы еще не ходили, а такси просто не было. Мы получили свои рюкзаки, достали какие-то теплые свитера и пешком отправились в город. Не помню, сколько мы шли, но у меня было точное ощущение, что я попала в «зону»:  вздыбленный от морозов асфальт, вокруг выжженная тундра с тоненькими голыми  стволами деревьев, и никого: ни людей, ни машин. Но самое жуткое – это воздух, которым невозможно было дышать. Минут через 15 мы дружно начали кашлять. 

У ребят был с собой спирт. Пока шли, мы прихлебывали из бутылки, и я почти не помню, как через два часа мы оказались в здании НИИ СевМорГео, откуда нас отправили в гостиницу для нашего временного проживания. Не избалованные сервисом советских времен, мы попали в типовую гостиницу с отвратительно грязными местами общего пользования в количестве одна штука на этаж, страшного серого цвета постельным бельем, драными шерстяными зелеными в клеточку одеялами и смердящим запахом хлорки. Но было тепло. И это меня спасло, ибо после холода и выпитого спирта в тепле меня развезло и я рухнула спать не раздеваясь в номере, где стояли еще 3 кровати. 

На следующее утро, плохо позавтракав, мы отправились в наш НИИ, где должны были получить программу практики. Наш вид после долгого перелета из Ленинграда в Москву, где мы несколько часов просидели в душном аэропорту, дожидаясь своего рейса, а затем в Норильск, многокилометровый переход со спиртом от аэропорта в город, ночь в грязной гостинице, где не было даже горячей воды, а единственный душ работал только по вечерам, оставлял желать лучшего. И мы отлично влились в ряды норильчан, спешащих утром на работу. 

Весь народ в НИИ уже разъехался по полям. Оставались лаборанты, да всякие там кадры и бухгалтерия. Так что встретили нас одни тетки. Меня определили в какую-то лабораторию, где я должна была всю практику обрабатывать пробы. Тут я увидела Тамару. И что-то мне подсказало, что она меня спасет и будет здесь моей «мамой». Красивая, высокая, крепко сбитая молодая женщина с роскошными темными волосами и карими глазами, как писал Толстой, «цвета мокрой смородины». Она внимательно  меня оглядела, весело засмеялась и тут же сказала: 

- Будешь жить  у меня в квартире на Талнахе. Муж все равно в поле, а в этом Норильске за три месяца практики ты загнешься. А так и мне веселее, и ты будешь под  присмотром. 

Тамара Зенгер – Томочка, оказалась ангелом хранителем не только моим, но и моих сокурсников. Лешка и Костя, с которыми после распития спирта я почти породнилась, были постарше меня, отслужили в армии, имели семьи и вообще были очень взрослыми.  Днем я нашла их в лабиринтах НИИ, и Тамара повела нас обедать в лучший ресторан города Норильска под названием «Жарки». 

Жарки – это такие ярко оранжевые северные цветы. Комплексный обед оказался очень обильным и очень вкусным, по меркам Норильска очень дешевым, но для бедных Ленинградских студентов заоблачно дорогим. Оленина в горшочках в 1982 была исключительна. Помню до сих пор запах ароматного мяса с картошечкой. Ребята честно сказали: вкусно, но дорого. «Тогда будем готовить и питаться дома, пока вы не уедете в поле», - сказал Тамара и вечером пригласила всех нас пожить у себя в однокомнатной квартире на Талнахе, ну пока муж все равно в отъезде. 

Так мы и прожили у нее неделю, пока не разъехались по экспедициям. Каждое утро дружно отправлялись на работу, а каждый вечер готовили еду и пили. 

Зона

За два дня в Норильске резко потеплело - с плюс двух до плюс 25, а потом и 30. Остатки снега растаяли. Дышать стало совсем невозможно. 

Город производил на меня тяжелое впечатление. Сталинские дома в плохом состоянии, ужасные пыльные дороги и тротуары, и совсем нет деревьев. Отовсюду видны дымящие трубы. И бесконечный смог, прилетающий с медно-никелевых комбинатов, которые располагались по периметру города. 

В центре города рынок, рядом с ним зона. Точно не помню, была ли колючая проволока, но простой деревянный забор помню и две или три вышки с охранниками тоже помню. За забором стояли зеки почему-то все в черных робах и за чай или деньги предлагали нехитрые тюремные поделки: чеканки, ножи, что-то выжженное на дереве, какие-то фигурки. За водку или хорошие деньги, говорили, они могли сделать произведения искусства. Я потом у геологов видела роскошные охотничьи ножи с инкрустированными рукоятками. 

От страха я не могла оторвать взгляд от людей за забором, особенно пугали их беззубые оскалы. Но местные спокойно проходили мимо. Я спросила, а почему они не убегают? Нет же проблем сигануть через забор видавшим виды людям. Но куда тут бежать? Все равно найдут, кругом тундра, да и холодно без крыши над головой. А тюрьма - какая-никакая защита и еда. Да еще и пальнуть могут при побеге. Иногда зеки просили водку, но за водку от охранников можно было сильно получить по ребрам, а то и пулю по ногам. 

Тут же на рынке кавказцы за очень большие деньги продавали свежие фрукты и овощи и даже зелень, которую мы в Ленинграде-то не очень видели, кроме разве что зеленого лука. И этот контраст между богатыми покупателями и страшными зазаборными людьми еще мне долго вспоминался. Одного похода на рынок в Норильске мне хватило на всю жизнь. Может быть, именно тогда у меня возник ответ на вопрос, чего я больше всего боюсь: тюрьмы и смерти.

Но зато в Норильске были высокие зарплаты и отличное снабжение. Со всех концов огромной страны сюда съезжались люди за заработками. В полуголодном союзе 80-х годов увидеть на полках импортный зеленый горошек, помидоры в собственном соку, лечо, в неограниченном количестве мясо, копченые колбасы и т.д. было невероятным. А еще спиртные напитки – любые: водка, чешское пиво, отечественные и импортные хорошие вина. Но что поражало, так это настоящий португальский портвейн «PORTO» и французский коньяк.  

*                *                 *

Николай Николаевич Урванцев был тем самым человеком, который сидя в лагере открыл в Норильске крупные месторождения медно-никелевых руд и урана. Его ссылали туда, кажется, не один раз. И сидел он там в общей сложности долго. И хотя, даже тогда за открытие важных стратегических месторождений платили огромные гонорары и окружали почетом, что-то я сомневаюсь, что ему за эти открытия насыпали денег и наградили орденами и медалями. 

Просидел и прожил он в этих краях долго.  Удивительно, что несмотря на лагеря и  работу с радиоактивным ураном, он прожил чуть ли не 95 лет!  После окончательного освобождения перебрался в Ленинграде, был самым знаменитым геологом. Благодаря ему, был построен город Норильск. Будучи арестантом, был он тем не менее, по воспоминаниям людей, настоящим хозяином этого места. С ним считались органы власти, и он даже мог обращаться в Москву. Я встретила здесь немало людей, которые с ним работали и дружили. 

Лысый

Был один дядька - лысый как колено (не помню, как звали), который проработал почти всю жизнь мастером на урановом руднике. Пил чистый спирт и курил беломор или махорку, и было ему тогда примерно 70 лет. К своим годам был он коренаст, крепок, с красным лицом. После реабилитации ехать ему было некуда, детей иметь он не мог, так и остался работать на уране. 

Кстати, то, что в Норильске есть урановые рудники, я узнала именно от него, это всегда скрывалось. Когда он заходил в НИИ, все женщины как-то подтягивались и преображались. А он шел, глядя себе под ноги, по коридорам и мусолил беломорину. И меня, 19-летнюю студентку из Ленинграда, тянуло к нему. Он всегда заходил к нам в комнату. Как я позже узнала, он был очень привязан к Тамариному мужу Боре Зенгеру и был большим другом их маленькой семьи. Он садился на вертящийся круглый табурет и начинал травить всякие байки. Как же жаль, что я тогда их не записывала! Но одну историю я помню очень хорошо. 

Весной 1941 года он с экспедицией оправился куда-то в тундру. Не буду я долго описывать, что такое экспедиции того времени. Люди уходили пешком, в лучшем случае на лошадях за многие километры и по полгода, а иногда и  больше о них никто не слышал и ничего не знал. Средств связи не было. Так вот, случились у них в экспедиции неприятности, и из тундры в какой-то населенный пункт он с другими геологами вышел спустя почти полтора года. Война шла вовсю, а он даже ничего не знали. 

Начальника экспедиции расстреляли за дезертирство и уклонение от армии, остальных сослали в Норильск на рудники. Там он и работал до того дня, когда я с ним встретилась. Он был смешливо-угрюмый, сильно матерился и ничего не боялся. 

 

Спустя  примерно неделю после нашего приезда, моим друзьям сообщили, что через несколько дней их забросят в поле. Я загрустила, представив, что придется больше 2-х месяцев сидеть в этом тоскливом городе и делать очень нудную работу. 

Тамара сказала, что она тоже улетит с ними на недельку-две, так как соскучилась по мужу, а обрабатывать и заворачивать пробы можно и на месте. Я совсем приуныла. 

Но тут зашел лысый и спросил, чего я такая кислая, не смеюсь и даже не улыбаюсь. Ну я ему и рассказала о своей печали. «Так ты можешь эту работу на свежем воздухе делать, а не сидеть здесь и не травить свой молодой организм. Я позвоню Давиду, посоветую ему отправить тебя в поле». 

Кто такой Давид я не знала, но мысленно помолилась за его здоровье. Короче, на следующий день я со всеми начала собираться в первую в своей жизни геологическую экспедицию. А дел было много. Для геологов надо было купить их любимые продукты: кому чай, кому свежий хлеб, кому конфеты, кому сигареты, кому книги привезти. В общем мы с Тамарой носились по всему городу, выполняя заказы. А ребята таскали тяжелые вьючники с продуктами и оборудованием сначала в машину, а потом в вертолет, на котором мы должны били лететь.  

Бабки

Так я оказалась в доме бабушки одного геолога, который попросил заехать к ней и взять для любимого внучка посылочку. Я приехала в какой-то район Норильска, где стояло много хрущевок, быстро нашла дом, поднялась на третий этаж пятиэтажки. Позвонила в дверь. 

Открыла маленькая пожилая женщина с беломором в зубах. Как ее звали, я не помню, какое-то непростое имя. С именами у меня вечная проблема, а вот лица запоминаю надолго. 

- Заходи, - грубовато сказала она. Ее голос хоть и был низкий, но какой-то скрипучий и неприятный. – Будем чай пить, а ты мне про Ленинград расскажешь. А во Львове ты была когда-нибудь?

-    Была. Красивый город.

Медленно, не суетясь она двигалась по маленькой кухне. Сама вся желтая и лицо, как печеное яблоко, руки непомерно большие для ее комплекции, с желтой морщинистой кожей и с кривыми пальцами. Но вот спина была абсолютно прямая. Глаза выцветшие светлые большие и тоже странно неприятные. Вероятно была она в молодости  не то, что красивой, но интересной. Тогда я не задумалась об этом.

- Ну давай, рассказывай про Ленинград.

- Что рассказывать?

- Что хочешь. Я послушаю.

Я начала что-то лепетать, и чем больше я говорила, тем мягче становился ее взгляд. 

- Ты хорошая девочка, только тебе похудеть надо. Сейчас не модно быть в теле.

Я оторопела.

- Мой Юрка очень худой. Ты поедешь сейчас к нему, последи, чтоб ел хорошо. А то вы плохо будете смотреться.

Я совсем обалдела, а она продолжала:

- Ты должна уговорить его поехать в Ленинград. Нечего делать во Львове. Они там все не любят нас – советских людей. Пусть хоть он вернется в Ленинград. Я родилась и работала в Ленинграде. Понимаешь, я член партии с 29 года!  

Как-то я сообразила, что говорить, что я не знаю, кто такой Юрка и почему я должна уговорить его ехать в Ленинград – не стоило. И уж вдаваться в разговоры, что советских людей не за что любить в насильно присоединенной Западной Украине и подавно. Моя задача была забрать посылку для незнакомого мне геолога в экспедиции.  

Раздался звонок в дверь. Бабушка не шелохнулась. Позвонили еще раз настойчиво. Никакой реакции. За дверью послышался визгливый женский голос. «Открывай, дрянь, я знаю, что ты дома». Я вопросительно смотрела на бабку. Злобно жуя беломорину, она продолжала сидеть на крашенной табуретке. В дверь начали барабанить и звонить одновременно.

- Ну вот опять эта сволочь пришла по мою душу. Сорок лет нет мне от нее покоя.

- Кто это? - испуганно спросила я.

- Сволочь! – ответила бабка, резко встала и кинулась  в коридор к двери. 

Послышался лязг открываемого замка.

В кухню вкатилась тетка и уставилась на меня маленькими злобными глазками.

- Ты кто такая? – взвизгнула она.

- Я? Надя.

- Встать! – еще визгливее заорала она. Я здесь главная! Ты пойдешь со мной.

- Куда?

- Ко мне! Чай пить. У этой дряни даже чая нормального нет! 

За спиной у новой тетки появилась первая. 

- Отстань от нее, сволочь! – прохрипела она. – Она пришла за посылкой для моего Юрки, и ты не смей к ней подходить.

Дальше они начали орать друг на друга. Мат был такой, что я с трудом разбирала, о чем вообще они говорят. Хозяйка квартиры пыталась вытолкать незванную гостью, но комплекции были явно не равные, хотя роста они были одинакового. Я уже не сомневалась, что будет драка. В изумлении и ужасе я продолжала сидеть и смотреть на ненормальных старух. 

Я вообще всю жизнь боюсь, когда орут, понимая, что в такие моменты люди ничего не соображают, а степень их агрессивности зашкаливает и можно нарваться на большие неприятности. 

Не знаю сколько все это продолжалось, но постепенно голоса становились тише, по-видимому бабки начинали уставать. 

- Можно мне позвонить? - встряла я между их руганью.

- Иди в комнату, там телефон, - ответила мне хозяйка, и они продолжили выяснять отношения.

Я протиснулась сквозь них и пошла искать комнату с телефоном. Квартира была не совсем как ленинградские хрущевки: две раздельные комнаты и небольшой коридор. В одной комнате на тумбочке я увидела телефон. Обстановка мне напомнила наши ленинградские дома: немного мебели, полки с книгами, телевизор на ножках, приемник. Почему-то запомнила приемник ВЭФ, дефицитный такой. Я позвонила на работу, быстро рассказала Тамаре, что тут происходит, она засмеялась и сказала: «Потерпи, попей чайку».

Я вернулась к бабкам. Они уже подуспокоились, и я начала понимать, о чем они говорят.  Если коротко, то одна другой говорила, что та ей всю жизнь поломала, а круглая подвизгивала, что если бы не она, той бы уже давно и на свете не было бы.

- Сволочь ты все-таки, - примирительно сказала хозяйка квартиры.

- А ты, дрянь, продалась врагам народа, и как тебя только земля еще носит?

Тут они, наконец, обратили на меня внимание. 

- Иди к ней, попей там чаю, у нее и варенье из морошки вкусное есть. А я соберу для Юры  посылку. Я ему свитер довязала. Он книги просил. Возьмешь? Я пару дам, довезешь.

Не помню, что я про себя подумала. Но следующее яркое воспоминание этого дня – это квартира на той же площадке, в которую я пошла пить чай. 

Визгливая круглая бабка оказалась соседкой. Она открыла несколько замков и зашла в свою квартиру.

- Заходи, - пропищала она.

Я зашла. Тусклая лампочка осветила коридор, в котором вместо обоев на стенах были разных размеров чеканки с портретами Сталина. Медные потускневшие пластины с изображением вождя всех народов разного размера, во весь рост и портреты, в фас и в профиль, с трубкой и без – ошеломили меня. Ну сколько могло поместиться картин в небольшом коридоре? Но мне показалось, что попала в огромную пещеру. Я застыла. Почему-то  подумала, что в комнатах будут сидеть люди в черных робах и скалиться беззубыми ртами. 

Бабка победно смотрела на меня. Она сделала несколько шагов вперед по своему коридору-пещере и открыла дверь в комнату. На стене висел огромный портрет Сталина от пола до потолка в тяжелой деревянной раме. Причем это была не просто рама, а искусно вырезанная, вся ажурная и очень красивая. Я молчала. Старуха продолжала на меня смотреть, радуясь произведенному эффекту.

- Вот как меня уважали, все лучшее отдавали мне! 

Противный визжащий голос окончательно поверг меня в шок. Мне, молодой студентке из Ленинграда, выросшей с точным понятием, что Сталин – это зло, казалось невероятным, что такое может быть, что в городе, построенном на костях заключенных могут жить люди, для которых это Абсолютное Зло – объект поклонения и обожания. Я конечно знала, что любителей сталинских времен в стране много, но чтоб вот так близко прикоснуться к этому, я раньше и представить не могла.

- Кто отдавал? – спросила я.

- А все несли. Умельцев-то среди этих гадин уголовных много было. Ты, деточка, чай-то будешь с вареньем или может с настоечкой? А может водки выпьем? Помянем товарища Сталина.

- Я просто чай.

Мы зашли на кухню. Там тоже что-то висело и стояло, но после увиденного я уже ни на что не обращала внимание. Села на крашенный табурет. Хозяйка начала суетливо перекатываться по кухне, доставая из шкафчиков варенья, настойки, какие-то печенья. Ее маленькие толстые гладкие ручки с толстыми коротенькими пальчиками мелькали над столом, ставя какие-то чашки, баночки, бутылки. Она поставила три чашки и три рюмки. Я смотрела на нее и почему-то боялась спросить – кто она, кем была?

- Ну давай, рассказывай про Ленинград. Никогда там не была. Я сюда приехала в 34 году, так и не выезжала.

Откуда она приехала, я уже не помню.

- А тут много ваших питерских было. - Она сказала именно «питерских», и я удивилась. –И один главный такой Колька. Все командовал. Хоть и из сидельцев был, но его тут все боялись. 

От спертого воздуха у меня начала болеть голова. Мне хотелось побыстрее выбраться из этой квартиры. Пришла вторая (вернее первая) бабка, принесла посылку для внука. Я думала она сразу уйдет, но она села на табурет и деловито налила себе водки.

- И как вы уживаетесь? - не выдержала я. 

- Мы с ней почти 45 лет вместе. Сначала в лагере, а потом жили вместе. Я пустила ее к себе, когда лагерь расформировали, и она лишилась работы. Я ж после 54 года поехала в Ленинград, да через год вернулась. Что мне там делать? Дочь без меня выросла, чужая стала, работы нет, жилья нет. Замуж я не хотела, после лагерной жизни, мужики мне были противны… Ну да тебе лучше не знать про это. Вот внуку спасибо, приезжает. 

Она, хоть и сволочь, и не одна из наших лагерных баб из-за таких на тот свет отправилась, но меня почему-то берегла… Как-то на себе из тундры притащила в 50-градусный мороз. Я тогда легкие поморозила, с тех пор скриплю. И зачем она это сделала? И крови много попила, и била, и подкармливала…. А сейчас оказалось, что кроме нее у меня никого и нет. Да и у нее тоже. Так и живем. И даже квартиры нам дали рядом. 

Я взяла посылку и вышла. На улице была белая полярная ночь и очень тепло.

Моя первая байка

Дома у Тамары меня ждала разудалая пьяная троица. Я быстренько чего-то накатила, поела и страшные мысли про беззубые оскалы людей в черных робах, стучащих молоточками по меди, на время оставили меня.

Утром я рассказала, что видела, и спросила у Тамары:

- А почему бабка решила, что я подруга ее внука?

- Я ей сказала, чтобы мне самой не ехать — дел много. А просто какой-то Наде из Ленинграда она бы ни за что посылку для любимого внучка не отдала. 

*                  *                  *

 На работе в отделе кадров сообщили, что начальник партии разрешил мне лететь в поле. Я радостно объявила об этом Тамаре.

- Я очень рада, - сказала она, - но имей в виду, там - не курорт. 

- А кто такой Давид? - спросила я.

- Давид Абрамович Додин – лучший начальник партии в мире. Но он трудоголик и на работе – зверь. Он сейчас с семьёй в отпуске и приедет только через две недели. Так что за главного мой муж Борис Николаевич Зенгер. Увидишь. 

Додин… фамилия показалась мне очень знакомой. А с Давидом Абрамовичем я очень надеялась найти общий язык. 

Вылет назначен был через 2 дня. Вечером мы как обычно собрались за ужином. В честь моего первого поля решили выпить. Да и без этого бы выпили. Тамара быстро сделала пирог из оленины, необыкновенно вкусный, отварили картошечки и открыли французский коньяк. В скобках замечу, что стоил он почти столько же, сколько и наш армянский или грузинский. Выпили, закусили, еще выпили и еще поели. И я наконец задала мучавший меня вопрос:

- А как приземляется вертолет в поле, и как из него выходить?

- Какое там приземляется… Как вертолет может приземлиться в поле?! Не будут же каждый раз строить вертолетную площадку, - спокойно сказал Лешка.

- А как же тогда выходить? – с тревогой спросила я.

Мы снова выпили и Лешка продолжил:

• Ну, если условия позволяют, вертолет зависает, а люди выпрыгивают. 
• Тамара, в том месте, куда мы летим, условия позволяют низко зависнуть?

- Нет, - уверенно ответила Тамара, - мы же на большом полетим, у нас груза много, а там сопки, низко - опасно.

- А как же тогда? – спросила я.

Мы выпили еще по одной за мое первое поле. Костя молчал.

- Ну, вертолет зависнет на высоте, сначала выкидывают груз. А потом выкидывают веревочную лестницу, видела в кино?

Я кивнула.

- Ну вот. Ты не волнуйся, лестница хорошо закреплена, главное чтоб ветра не было, чтоб ее сильно не раскачивало. Ну и ты спускаешься по этой лестнице. Кстати, лучше боком ноги ставить с торца лестницы, а не прямо. Поняла?

Я механически кивнула.

Мы допили все, что у нас было, и разбрелись спать. Сон не шел. Я страшно боюсь высоты. От выпитого в голове шумело. Стоило закрыть глаза, подкатывала тошнота: то ли от алкоголя, то ли от страха. Всю ночь я пыталась представить, как правильно надо спускаться по веревочной лестнице, чтобы не упасть. Но стоило закрыть глаза «приходили» страшные мужики в черных робах и стучали молоточками по медным пластинкам. Голова раскалывалась.                                        

Утром  мы дружно выползли на кухню и сели завтракать остатками пирога. 

- Костя, а ты поможешь мне правильно спускаться по лестнице? – спросила я.

- По какой лестнице? Ты что плохо себя чувствуешь, похмелье?

- Нет, я просто плохо спала. Так поможешь?

- По какой лестнице?

- Ну по веревочной, из вертолета?

Секунду стояла гробовая тишина, а дальше оглушительный хохот друзей. Целый день они надо мной издевались, давая советы, как спускаться по любой лестнице. От смеха они рыдали весь день, рассказывая всем, как Надька собралась по веревочной лестнице из вертолета выходить.

- Ну вот и твоя первая байка, - давясь от смеха, сказал Лысый.

(продолжение следует)